Ещё одно яркое воспоминание. Наверное мне было что-то около четырёх лет. Скорее всего мы тогда не гостили, а жили у бабушек, потому что мама по утрам уходила на работу в штаб. Мне не нравилось это слово – в нём была какая-то строгость, жесткость, приказательная требовательность… Когда мама говорила: «Ну, всё… мне пора в штаб», я бежала её обнимать, зарывалась в складки крепдешиновой юбки и тихонько поскуливала – не надо в штаб, не надо… Я с отвращением выплёвывала это слово – штаб… штаб… Громко я не плакала, понимала, что обязанности взрослых – это нечто такое важное, что надо неукоснительно исполнять, и наказания для взрослых пострашнее стояния в углу и постукивания маминой ладони по столу в такт монотонным вопросам: «Ты поняла, за что должна просить прощения? Ты поняла?»
Я уже слышала страшные истории, как в наказание черная машина по ночам забирает плохих взрослых и увозит их так далеко и так надолго, что встретиться им со своими детками уже никогда не удается.
У соседки тёти Оли появился дядя Ваня, которого, говорят, тоже ночью когда-то черная машина забирала. Вот его отпустили. Долго где-то держали, но всё-таки отпустили. И я часто видела, как вечерами он неподвижно сидел у окна и молчал, молчал. А тётя Оля допоздна возилась в огороде и спать шла в летнюю кухню. Наши весельчаки дядя Вася и дядя Коля никогда не заходили к ним в дом – норовили пройти мимо окна тише и незаметнее. И на праздники он обязательно вывешивал над крыльцом красный флаг, молча уходил на демонстрацию с масложиркомбинатовской колонной, а когда возвращался, ни с кем ни в какую кампанию не шел. Праздничный день возле их домика заканчивался, как и начинался – полной тишиной. Из окошек не неслись ни разухабистые песни про валенки - неподшиты, стареньки, ни грустные - про одиноко бродящую гармонь…
Мама уходила на службу. А бабущка свою работу называла «присутствие». Целовала меня в нос и говорила «Ну, я пошла в присутствие». Тот памятный день так и начался – все разошлись, а мы с Ба-Мотей остались дома.
Я играла со своим мячиком в имена – била по скачущему мячику ладошкой и приговаривала: «Я знаю пять имен девочек: Таня - раз, Надя – два…» Считать хорошо я тогда ещё не умела, всё время сбивалась, вспоминала, как играют старшие девочки и тихонько вздыхала по красно-голубому мячику, который незнакомая девочка пронесла по нашей улице в белой сеточке с кисточкой. У меня был черный, с тремя белыми буквами – ОТК. Ба-Моть, когда рассматривала его, непонятно бормотала что-то такое странное - «О-тэ-ка, о-тэ-ка, на тебя нет вэ-че-ка».
Вскоре, переиграв во все свои игры, я с книжкой сказок прикорнула на диване. Проснулась я от радостных возгласов Ба-Моти: «Да неужели к вам в буфет такую роскошь завезли?» А мамин голос радостно отвечал: «В обед по одному давали. Денщик Ленуське свой передал»
Я обомлела – мама держала в руках два мячика такого радостного оранжевого цвета, что он неудержимыми прыгающими зайчиками отражался и в её глазах, и в Ба-Мотиных…
- Ура! - закричала я. - ура!
И выхватив у мамы из рук это чудо, подбросила его и приготовилась бить ладошкой по оранжевому бочку… Мячик не прыгал. Он покатился и тяжело приткнулся к ножке кровати. Второй тоже пробежался по пути первого и застыл.
Я недоуменно оглянулась на взрослых:
– Что это?
Мама закрыла ладонями лицо и зарыдала.
А Ба-Моть ответила:
- Апельсин это, доня моя дорогая… Апельсин… |
