Публикации

Таинственная фотография

Валерий Антипин, Первоуральск

Фотографии окружали меня с самого детства. Отец начал снимать фотоаппаратом «Фотокор», потом «Комсомолец», «Зоркий». Когда я подрос, подарил мне «Смену-2». К нам постоянно приезжали родственники, и мы часто бывали в гостях. Вся эта круговерть фиксировалась на фотопленку. Фотографии рассматривались, обсуждались, дарились, размещались в альбомах. В доме хранились десятки дореволюционных фотографий… Одним словом фотография – это была целая жизнь.

Наверное, у многих, в конце-концов, появляется желание подробнее узнать историю своей семьи. Конечно, я был знаком со своими многочисленными дядями и тетями, их детьми и внуками, но системы не было. Дальних родственников можно было знать лучше, а с ближними – почти не общаться. Обычная история… Вот и я почти тридцать лет назад неожиданно для себя решил узнать свою родословную.
Отец на мои вопросы молчал или вяло отшучивался. К тому времени я уже прочитал справки о том, что его отец «умер от саркомы в лагерях МВД в марте 1941 года» и в 50-х годах был реабилитирован. Но время то мне казалось настолько далеким, что его молчание я никак не связывал с прошлым. На мое счастье, мама приняла живое участие в моем проекте. Несмотря на молодость, у меня хватило ума (а может быть, просто мама подсказала) записать имена и фамилии, даты и события. Нарисовать первое «дерево». Мы рассортировали все фотографии, атрибутировали их и сделали целый альбом. В дальнейшем эти заметки стали отправной точкой, началом поисков по истории нашей семьи.
Одно меня смущало, но я почему-то так и не задал ей вопрос: «Почему так много двойных и тройных экземпляров одной и той же фотографии?» Только спустя годы, когда не стало родителей, многих родственников и знакомых, я вдруг обратил внимание на то, что у меня тоже стало много (уже наших) двойных фотографий. Вспомнил я тогда, что не раз видел в мусорных баках кучи старых чужих фотографий. Как сам брал оттуда целые альбомы. И понял я, откуда берутся лишние экземпляры и куда они порой уходят… 

Постепенно я стал узнавать своих дореволюционных предков и не раз, рассматривая в гостях фотографии, в ответ на фразу: «А вот это кто – не знаем» произносил гордо: «Да это же мой дед (бабушка, сестра отца)»… Но об одной фотографии мне никто не мог ничего сказать, кроме того, что написано было на обороте: «дядя, дедушка, бабушка». На первый взгляд, ничего в ней таинственного не было. Обычная, в общем-то, фотография, которую можно найти во многих семейных архивах. Но для меня в ней была заключена тайна, которую как я ни бился, не мог разгадать. Как зовут этих родственников, кем работали, где жили? Наконец, я сказал себе, что, наверное, ничего о ней не узнаю. Ни-ког-да. Но желание установить истину осталось.

Пришла перестройка, а вместе с ней – понимание того, что отец всю жизнь был «сыном врага народа». Те (небольшие по нынешним меркам) знания истории своей семьи были смертельно опасными. Отец это прекрасно понимал и, как мог, старался меня от них оградить. Даже после реабилитации деда отца «на всякий случай» не стали принимать в партию. Когда его представляли к правительственной награде, ответственные товарищи вспомнили о его прошлом – и вместо «Ордена Ленина» утвердили только безопасный «Орден Трудового Красного Знамени»…
Но перестройка открыла архивы. Один из пяти пермских архивов, в которые я отправил запросы, прислал ксерокопии нескольких страниц из «Дела по обвинению Ершова Николая Михайловича и других, всего 15 человек», по которому и проходил мой дед. Их всех расстреляли 14 ноября 1937-го. Через две недели после ареста. Не было никакой «саркомы в 1941 году», и «лагерей МВД» тоже не было… В документах лежала «Анкета арестованного». В пункте 4 было указано «Место рождения – д. Романово». А пункт 7 гласил: «Социальное происхождение – кузнец».
- Кузнец… – подумал я. И сразу вспомнил, как много лет тому назад мы с другом заехали по каким-то его хозяйственным делам в Романово. Он привел меня на старое, заросшее травой и вековыми деревьями кладбище. Показал большую металлическую надгробную плиту и удивленно сказал: «Всю жизнь нам твердили, что в царской России крестьяне были нищими и забитыми, а здесь для какого-то крестьянина такая шикарная плита. Я, советский инженер, позволить себе такого не могу»… Было начало перестройки и мы только начинали открывать для себя целый мир. Кузнец, который изготовил эту плиту, вполне мог быть моим прадедом, и я снова вспомнил таинственную фотографию.
Читал я «Анкету арестованного» и думал, каким же образом можно узнать о более ранних родственниках. В то время в этой работе не было у меня ни опыта, ни знаний. Я просто не знал, куда обратиться. Но знал твердо, что Сретенская церковь в селе Романово с момента постройки, даже в самые сложные времена Советской власти, никогда не закрывалась. На Руси в трудные времена всегда обращались к церкви. Вот и я в надежде, что сохранились какие-то метрические книги, написал настоятелю Сретенской церкви.

Метрическая книга – это документ, который состоит из трех тетрадей – рождение, брак, смерть. По окончании года эти тетради переплеталась в книгу, которая хранилась вечно. Другой разговор, где она в настоящее время хранится? За годы советской власти одни документы попали в городские или областные архивы, другие – в музеи, третьи были просто уничтожены. Только в Соликамской епархии были десятки храмов и сотни метрических книг. Эти документы можно перебирать годами и в результате так ничего и не узнать. Самое сложное, на мой взгляд – установить, к какой церкви были приписаны родственники.
Несколько месяцев спустя пришло большое письмо за подписью настоятеля Сретенского храма отца Анатолия и местного краеведа, учителя истории средней школы. В храме действительно сохранился целый сундук старых бумаг. Благодаря этому ответу я смог двигаться дальше.
В очередной отпуск решил проверить в Усольском архиве более ранние метрические книги Сретенской церкви села Романово. Антипиных нет. Чувствую, что-то не так, но что – понять не могу. Смотрю все подряд. Десятки книг. И, наконец, в метрической книге за 1856 год оказалась подшита исповедальная ведомость. Ранее ничего подобного мне не встречалось. Более того, я даже не представлял, что такие ведомости бывают. Все 1020 прихожан. Переворачиваю последний лист и глазам своим не верю. За итогом, на отдельном листе – «Раскольники по селу Романовскому». Вся семья восемь человек. И прадед Давыд Матвеевич, что на фотографии в центре, которому в ту пору было только пять лет. Оказалось, что раскольников (а со времени начала раскола прошло уже двести лет!) не регистрировали в метрических книгах официальной церкви, поэтому я и найти никого не мог. 

Поиск оказался необыкновенно увлекательным делом. Из села Романово ниточка протянулась к «Ревизской сказке 1834 года Генваря 1-го для, Пермской губернии Соликамского уезда казенного Дедюхииского соляного завода», где под № 600 записана вся семья Николая Тимофеева Антипина. И самая главная запись для дальнейших поисков: «Переведены из мастеровых Пыскорского завода в 1831 году» - первого медеплавильного завода на Урале.
В «Послужном списке Пыскорского завода мастеровых и рабочих людей за 1809 год» в составе «рудокопщиков» читаю, что «Николаю Тимофееву Антипину в ту пору было 32 года, ростом он был 2 аршина 5 вершков (около 165см), волосом черен, глаза серые, у левой руки ногтя нет. В службу поступил из мастеровых детей с 1787 года рудоносчиком, а рудокопщиком – с 1797 года. В год получает 18 рублей. Под судом не был. Писать не умеет. Женат, у него дети: Яков – 9 лет, Софья – 5½ года». Позже в Сверловском архиве нахожу в списке работников Пыскорского медеплавильного завода за 1747 год под номером 1408 «написанный в прежнюю перепись Чердынского уезду Вилвенского стану в деревне Шакшере с крестьяне Поликарп Николаев сын Антипин — 40 лет, у него дети после переписи рожденные № 1409 Давыд…......... - б лет, № 1410 Захар…......... - 3 месяца».
Более старых документов в наших архивах практически нет. Логика подсказывала, что надо обращаться в РГАДА – Российский Государственный Архив Древних Актов в Москве. Но работа в этом направлении требовала совсем другого времени и иных денег… Год назад мне довелось съездить в Пермь. В зале всемирно известной пермской деревянной скульптуры долго стоял перед многофигурным резным распятием из села Шакшер (на пермяцком «Шак» - гриб, «шор» - река. Грибная река). Странное чувство ощущаешь, когда смотришь и знаешь, что почти триста лет (!) назад твои далекие предки видели то же самое… Но в целом, увы, за последние четыре года поиски мои практически не продвинулись. Ни на шаг.

Пару месяцев назад в интернете на сайте «Генеалогия.ру» обратил внимание на перепись «1 октября 1710 года: Переписная книга города Чердыни и уезда переписи дьяка Сибирского приказа Алексея Никеева». Мне даже в голову не могло прийти, что кто-то сможет закачать сотни страниц этого бесценного для меня текста. Не надо ехать в Москву, идти в архив, оформлять разрешение и т.д. Однако в Чердынском уезде в Вильвенском стане села Шакшер не нашел. По старой карте смотрю ближайшие к селу другие станы. Мошевский стан – нет. Пянтежский – нет. Губдорский – нет. Читаю отрывок книги: Лимежский (слово-то какое!) стан. Часть 2. Вы не поверите! Нашел, за каких-то полчаса! Две семьи Антипиных! Но отчество не совпадает. Поликарпу Николаеву сыну Антипина в 1747 году было 40 лет. Значит в 1710 году было 3 года. Должен быть в списке, а его нет… Может быть, где-то есть другой отрывок книги или еще что?
Снова вопросы, которые надо решать. Жизнь моя в 1710 году только начинается, но это, как говорится, тема уже другого рассказа. А все началось с простой фотографии, загадку которой предстояло разгадать.