Публикации

Дар случайный, дар напрасный…

Андрей Папушин / Московская правда, 24 сентября 1993 г.

Вероятно, единственная настоящая драма – драма человеческой жизни. Хватив лишку в политических спорах, мы привыкли связывать ее возникновение с мрачными временами сталинского тоталитаризма, хотя на самом-то деле она, эта драма, длится. И нет смысла говорить о ней в прошедшем времени, а только – во времени, поскольку разворачивается она каждодневно, то есть сейчас.
Особенно сейчас. Разве? Но ведь мы вроде бы ушли от тоталитаризма! «Вроде бы»… Между тем ухватки выдают нас с головой. И камнем преткновения на пути к демократии, споткнувшись о который, мы рискуем разбить себе лицо, является все та же проблема. Проблема человеческой жизни.
Или – нежизни. Огульная критика «советского прошлого» привела вдруг к открытию целого «поколения неживших» – которые «внутренне согласились и приняли на себя это испытание, надеялись, ждали, мечтали, верили и – не жили!..» Так написал в одной из своих статей Леонид Бежин («Исповедь экзистенциалиста», Литературная газета, 6 февраля 1991 г.). Давняя статья, согласен. Но, думаю, «срока давности» мыслей не существует. Тем более, когда мысли касаются самих основ нашего нынешнего бытия.
Тем более, если мысли «соблазнительны». В самом деле, как не согласиться с Л.Бежиным, когда он пишет, что «с одной стороны, все силы отданы борьбе, а с другой – мучительно больно за бесцельно прожитые годы. Вернее, за непрожитые», ибо «ради чего ночные смены и воскресные авралы, если от них ничего не прибавлялось к жизни?! И какую загадочную продукцию они («нежившие». – А.П.) изготовляли на своих станках, если ее нельзя было надеть, положить под голову или повесить на стену для красоты?» Нельзя же всерьез считать, «что счастье в борьбе, если его нет в окружающей жизни!..»

…Но прежде: а что есть – жизнь? Неужели лишь «способ существования белковых тел» (как формулировал Энгельс в «Диалектике природы»)? Я думаю, говоря о жизни, нужно иметь в виду отношение: отношение людей к самим себе, погруженным в условия собственного существования. Осознание, которое и придает смысл внешне безликому существованию, «оправдывает» его в глазах живущих.
И у каждого из них свой взгляд на вещи. Значит, осознание бытия, жизнь – это глубоко субъективный, личностный процесс. Как писал Бердяев, «то реальное, что мы связываем с бытием, есть лишь внутреннее свойство, качество конкретных существ и существований; оно в них, а не они в нем…»
При этом каждая личность стремится к тому, чтобы ее осознание самой себя было адекватно ее же представлениям о том, каким должно быть это осознание. Адекватность и есть момент счастья, к которому все стремятся. Но она основана на текучести чувств, субъективных отношений, представлений… Жизнь – иллюзорна, поскольку то, что составляет ее стержень, наполняет смыслом (наше отношение, осознание), есть лишь возведенная в принцип иллюзия. Каждый питает свои иллюзии, надежды – что и дает возможность настаивать на собственной индивидуальности, хотя природа этой индивидуальности общая. Отсюда и «dum spiro spero», и «надежда умирает последней».
Говоря словами Протагора, именно «человек – мера». И вот здесь самое время спросить: если жизнь – личностный процесс, значит, тоталитаризм, вторгаясь во внутренний мир человека, лишает его собственной оценки, осознания этой самой жизни? Правильно? – Нет, не правильно. Проблема серьезнее и страшнее: тоталитарная власть содействует формированию у людей способности принятия заданного отношения к действительности как своего собственного. Это сложный психический сдвиг, прием, предполагающий душевную изощренность: не просто уступить, сдаться, – но капитулировав, считать себя победителем. Это Дж.Оруэлл и конец его Уинстона Смита в «1984»…

Как бы парадоксально это ни звучало, но жить и быть свободным в тоталитарном обществе легко. Это та свобода, которая «осознанная необходимость», а раз осознанная – значит и есть подлинная, ибо свободы вне человеческого сознания не существует. Для человека чувствовать, сознавать – и значит быть! И необходимо, как советовал оруэлловский О,Брайен, лишь усилие воли, чтобы достичь желаемого состояния.
Крайним, экстренным способом «оправдания» жизни в условиях тоталитаризма и является подобная «переориентация». Интеллектуальный финт. Это может значить: подмять действительность под себя, совершить акт творческого усилия (или насилия над собой). «Мы покоряем пространство и время…» – вовсе не метафора с этой точки зрения.
Свобода – мучительна. Вокруг человека множество «раздражающих моментов», препятствующих его осознанию себя счастливым. Выбор – психологически труден, ибо чреват последствиями ошибки. Тоталитаризм же устраняет эти преграды, предлагая строгую систему ценностей, отработанные модели поведения, те «правила игры», которые многократно облегчают упомянутую победу над собой.
В конце концов, жизнь – это ритуал. Любое общество имеет вехи, ориентируясь на которые, человек способен определить степень «оправданности» своей жизни. Такими вехами могут быть морально-нравственные установки, уровень зажиточности, престиж профессии… Сознание подвластно стереотипам, ведущим – как ступени – в царство свободы и счастья. Неважно, называется оно Третьим Рейхом или коммунизмом.
Последнее – без тени усмешки. Рай – вне кавычек. Ибо и сам Господь, как известно, условием пребывания в Эдеме ставил: не вкушать плодов с древа познания. Говоря проще, уже здесь была тоталитарная подоплека, ограничение человека. В противном случае – «умножая познание, умножаешь скорбь» (Екклезиаст). Тоталитарные режимы ХХ века явились в каком-то смысле проводниками этой ветхозаветной мудрости, укоротив эту линию «познание – скорбь», и реализовав ее буквально…
И вот выбор: либо осмыслить себя и весь трагизм своего положения в жизни, либо отдаться во власть Авторитета. Правда – хорошо, а счастье?.. Как тут не вспомнить О,Брайена! Всего-то – одно усилие! 
Тоталитаризм и предлагает этот универсальный путь: усилие воли, что-то родственное медитации… Но ведь это – не настоящее счастье? Драма в том, что настоящее. Злая шутка человеческой природы заключается в том, что поддельных чувств не бывает, и люди-кролики себя не сознают, значит, драмы для них и не существует…
Драма возникает в сознании наблюдателя, проступает спустя время. Но это – мысленное, с материалистической точки зрения ирреальное. А на основании подобной ирреальности и текучести – можно ли подвергать сомнению другую такую же иллюзорность: чувства, отношения, жизнь людей?
Но можно ли силой сделать человека счастливым?! К сожалению, да. Ибо сознание формируемо, оно воск, который ждет своей печати; а чувствовать, сознавать – это и значит быть.

Следует ли из этого, что я оправдываю тоталитаризм? Ни в коем случае. Я лишь пытаюсь найти его принципиальный порок, которым является плохо скрываемое неверие в человека. Неверие в то, что человек может быть счастлив по-своему. Иначе говоря, тоталитаризм не хочет признать право человека быть «несчастным» (в общепринятом смысле). Его право на… жизнь. Отсюда и совсем не безобидный лозунг: «Все во имя человека». Вивисекции с целью «улучшения породы». Псевдогуманизм, рисующий человека не субъектом, а предметом истории, изначально отрицающий его выбор, развращающий инфантилизмом… И страшным это становится тогда, когда осознается нами. Поскольку жизнь людская является предметом субъективации (Бердяев), а значит – экзистенциальной величиной.

И вот теперь – стоп. Вернемся к Л.Бежину. Спросим себя: а есть ли счастье «в окружающей нас жизни»? Покажите пальцем. Сыр, зефир в шоколаде, крабы или полузабытые многими сардельки – что они могут здесь «прибавить»?!
Жизнь – это отношение. Не спорю, кому-то и материальный достаток – показатель «удавшейся» жизни. Но можно ли на этом основании отвергать осмысленность пути тех, кто видел (или видит до сих пор) счастье в чем-то другом? Хотя бы и в борьбе? За те – светлые – идеалы человечества?
Напомню, речь о «внутренне согласившихся и принявших» эти идеалы. Несмотря на их ныне признанную ложность, благодаря им жизнь людей обретала смысл (вы заметите: «ложный», – но), при этом она наполнялась чувствами. А ложных чувств не бывает.
Нынешнее прозрение (а прозрение ли это?), огорчая разум, чувств – тех, давних, искренне испытанных когда-то (в первомайских ли колоннах, на полях сражений, у станков и штурвалов комбайнов при производстве «загадочной продукции») – не затрагивает. Потому больно и вместе с тем радостно читать заметки о том, как случайные покупатели на Тишинке, услышав пробные аккорды баяна, вдруг подхватывают мелодию: «…в коммунистической бригаде с нами Ленин впереди!» Чувств не обманешь: посреди сегодняшнего разора и околесицы выплеснулось песней то, чем люди жили.
И больно людям не за «бесцельно прожитые годы», в чем уверяет новейшая публицистика. Больно за цинизм по отношению к человеческой душе, к пройденному ею пути; за то отношение к чувствам людей, которого они – жившие, живые – не заслуживают.
Да и было ли бесцельно их существование? Вот уж нет. Согласен, высказывания типа «мы строили социализм» политически уже нонсенс, однако психологически, человечески они оправданы абсолютно. И на том пути могло быть не меньше «человеческих радостей», чем имеем их мы (мечущиеся и нивелирующие все подряд), и в которых отказывают теперь «людям 30-х, 40-х, начала 50-х годов» Л.Бежин со товарищи. 

Я не знаю, какие примеры нужны, чтобы подтвердить очевидное. Я могу вспомнить своего деда – крестьянского парня, ушедшего добровольцем на флот в начале 20-х, закончившего Артиллерийскую академию в Ленинграде, ставшего директором оборонного завода в 30-е, застрелившегося в 48-м… Или бабушку, в эвакуации под Челябинском по собственному почину ходившую на лесоразработки, оставляя дома двоих детей… После войны она проработала 20 лет медсестрой в детской поликлинике. В 1966-м ее хоронила вся Красная Пресня. И еще многих могу вспомнить.
Мне 33 года. С самого детства, с коммуналки на 6-й Звенигородской меня окружали нормальные счастливые люди. Люди, которые честно трудились, воспитывали детей, ссорились, дружили семьями, проклинали московские очереди и казенную волокиту, радовались ноябрьским парадам. Они имели понятие о долге и совести, у них были и будни, и свои – настоящие – праздники. А ведь это все и есть жизнь. Вот я гляжу на их редкие фото в альбоме. Не жили?!
Но во многом они были богаче нас, и иногда им впору позавидовать: их жизнь в их глазах была оправдана. У них были идеалы. Смешно? У них были другие понятия о счастье, о смысле жизни – отличные от наших. Но дальше хода нет! А наши теперешние модернизации – не что иное, как нигилизм.
Единственное, в чем они были обделены, это в своем выборе. Историческая, да, но не личностная трагедия. Трагедия начинается тогда, когда мы, сегодняшние, аннулируем их право на свое, непонятное для нас счастье.
Опасен сам прецедент: присвоение права на жизнь других людей, поскольку это в очередной раз выльется в попытку облагодетельствования народа, «не разумеющего себя». Идет «выздоровление», «пробуждение от сна», и многие заражены своей иллюзией – иллюзией того, что они выздоровели. А раз так, они станут стремиться во что бы то ни стало «помочь выздороветь» другим…
Между тем демократия, о которой речь на каждом углу, – это в первую очередь возможность выбора. Это гуманизм, то есть, проще говоря, – доверие к человеку. Доверие, уважение, наделяющее его ответственностью, а значит свободой… Получается, что демократия, начинающая с объективации человека, рискует оступиться в тоталитаризм. Это принципиальный момент. Это пункт, в котором происходит смычка с тоталитаризмом под флагом идеи «нового человека». Возникает расчет на идеального человека; лозунг «Все во имя человека» наготове; истинным и осмысленным объявляется то, что укладывается в русло сегодняшней идеи. Возникает стремление приложить к человеческой жизни какой-то эталонный аршин и на основании обмеров классифицировать все, что не соответствует мерке, как «дар случайный, дар напрасный»…
А люди-то жили и живут!
И если уж заходит речь об экзистенциализме, полезно помнить слова одного из «отцов» этого философского направления – того же Н.А.Бердяева: «Истина есть конкретная личность, ее путь и жизнь… Истина есть жизнь».