Публикации

Безотцовщина. Дети войны

Галина РАЗУВАЕВА, Нижний Новгород

«Многое вспомнишь
родное, далекое…»
И.С.Тургенев

«В беспечных радостях, в живом очарованье,
О дни весны моей, вы скоро утекли.
Теките медленней в моем воспоминанье».
А.С.Пушкин 

70 лет минуло со дня Великой Победы. Мы, дети войны, стали бабушками и дедушками. В нашем возрасте принято говорить – вся жизнь позади! И вспоминать… А у молодежи – вся жизнь впереди! Но еще неизвестно – что лучше, говорят философы.

Отец мой, Бадаев Василий Владимирович, ушел на фронт в июле 41-го добровольцем. Мать – Евдокия Маркеловна – осталась с троими детьми, старшей – 5 лет. Я была самой младшей и отца не помню.
Со слов матери, родилась я хилым, болезненным ребенком и едва научилась ходить к 3-м годам. Отец, бывало, говорил: «Подожди, Маркеловна, еще какая девка вырастет!»… Эта «девка» живет в относительном здравии восьмой десяток лет, а он погиб в свои 33 года. В декабре 41-го с фронта, из-под Москвы, пришло последнее письмо: «Получили машины (танки), выходим в бой», а вслед за ним и похоронка.
Остались мы вчетвером.

Наш Автозаводский район бомбили в 41–43-м годах. Бомбили автомобильный завод, который выпускал «полуторки» и другую военную продукцию. Я помню бомбежки 43-го года. Мы жили на самой крайней улице района – Красноармейской (после войны ее переименовали в ул. Советской Армии). Дома на ней были щитковые, двухэтажные, их так и называли – «щитки». Мы занимали 16-метровую комнату, в соседней, поменьше, жил 75-летний одинокий старик. Когда по радио (оно в виде черной тарелки и по сей день висит на стене как драгоценная реликвия) объявляли воздушную тревогу, мать брала меня на руки, закутанную в спешном порядке в одеяло, сзади цеплялись мои брат и сестра, да еще старик-сосед. Таким вот строем бежали в убежище, которое было за домом.
Набивались туда плотно, один к одному: женщины, дети, старики. В дверях занимал свой пост дядя Миша, житель нашего же дома. Он периодически выглядывал в дверь и следил за немецкими бомбардировщиками. Время от времени дядя Миша выкрикивал: «Пикирует, пикирует!!!». Внизу все замирали от страха и безысходности – совсем недавно в соседнее убежище попала бомба!
Однажды я стала проситься по малой нужде. Что было делать моей матери в такой тесноте? Разрешила… Рядом с нами стояла соседка Зина, девочка 13 лет. После отбоя Зина вернулась домой с полным валенком… Потом вспоминали про этот случай со смехом, без злости. Люди были другие – добрее. В одну из таких бомбежек в наш дом попала бомба. Были раненые и убитые. Я помню, как смотрела с маминых рук на тетю Марусю Тагамлицкую. Она была ранена осколком в шею и лежала на принесенных кем-то подушках. Ее сын Володя 15-ти лет был тоже тяжело ранен и вскоре умер.

За нашими сараями была вырыта глубокая канава для аэростатов. В соседней квартире жили военные, обслуживавшие их. Я видела, как эти аэростаты солдаты переносили в канаву, и мне они казались огромными белыми чудовищами. После войны канава, поросшая травой, была любимым местом наших игр.
Я уже ходила в детский сад и помню, как воспитательница постоянно напоминала нам, чтобы наши старшие дома соблюдали светомаскировку.

Наша семья. Слева направо: Владимир, Вера Лазарева (племянница), Евдокия Маркеловна, Лида и Галя Бадаевы

Окончилась война. Пришла пора мне поступать в школу. Но я была настолько мала ростом, что соседи говорили: «Галя, да как же ты пойдешь учиться-то, тебя из-под парты не будет видно?». Мать, взяв меня на руки, отправилась в райсовет, надеясь получить путевку в лагерь, чтобы я могла отдохнуть перед школой. В кабинете за большим столом сидел сытый мордатый дядя, явно не нюхавший войны. «Нет у меня никаких путевок», – сказал он сердито. Отчаявшаяся мать посадила меня прямо к нему на стол (так я была мала) и подалась к двери. «Мамаша, мамаша, – вскочив, закричал дядя, – возьмите ребенка!». Затем открыл ящик стола и протянул матери путевку. Да какую! Я отправлялась в оздоровительный лагерь в Васильсурск на Волге… на целых три летних месяца и под особое наблюдение.
Это было мое первое в жизни путешествие на пароходе по Волге. Во все время моего пребывания в лагере каждое утро, просыпаясь, под подушкой я находила яблоко! На дальние прогулки меня не брали, вероятно, по слабости здоровья. А еще помню, воспитательница, молоденькая девушка, всегда пела «На позицию девушка провожала бойца».
Мать ни разу не навестила меня – время было тяжелое, надо было работать, но передачи передавала со знакомыми. А потом, когда встречала, то просто не узнала:
‒ А где же моя Галя?
‒ Да вот же она идет!
А я шла по сходням парохода, и казалось, что они прогибались подо мною – так я подросла и окрепла. Вот так и пошла я в школу!

Со мною вместе в один класс пошли и две мои подружки по дому – Валька и Лидка. Обе они остались на второй год. Я же все десять лет училась хорошо, переходя из класса в класс. Учились мы в двухэтажной «щитковской» школе.
Гляжу на школьную фотографию. Вот они – мои школьные подруги, учителя. Я в нижнем ряду рядом с Машей Купленковой – неизменной старостой нашего класса – будущей заведующей РОНО! Горжусь, что она училась именно в моей школе и в моем классе.
А было в нашем классе семь Галь! Бывало, классная руководительница Ирина Васильевна скажет: «К доске пойдет Галя…» Сердца всех семерых замирали. Не раз она говорила моей матери, что я могу учиться на «отлично». А мне некогда было учиться на «отлично» – я читала! Читала и днем, и вечером, и в школе из-под парты. Читала все подряд, без разбору. Некому было руководить моим чтением. У матери образование 2 класса. Ее старший брат взял ее из детского дома 10-летней девочкой, и вынянчила она у него десятерых детей. Отец и мать умерли от голода в годы гражданской войны…

Шли трудные послевоенные годы. Жилось бедно. Выручал только второй хлеб – картошка. У нас было три огорода, и мои дорогие читатели поверят мне на слово, что уж технологию выращивания картофеля я знаю в совершенстве. Сколько земли перекопали мои детские руки, сколько картофельных кустов они окучили! Имя им – легион! Особенно я любила осень, сентябрь – пору, когда копали картошку. Не знаю восхитительнее запаха печеной картошки! До сих пор картошка – мое любимое блюдо, королева моего праздничного стола! А о колорадском жуке мы слыхали и даже песню про него пели на мотив «Ой, цветет калина в поле у ручья»:
«Весело проводим школьный свой досуг,
А по полю гуляет колорадский жук.
Мы его поймали, в школу отнесли.
Брюхо распороли, голову снесли».
Но видеть его – не видели, его пока не было!

Наше послевоенное детство! Детей было много – в каждой семье по 3-4 ребенка. Отцы погибли на фронте. Матери трудились, не покладая рук. Мы были предоставлены сами себе. В какие игры мы только не играли: и в прятки с переодеванием, и в лапту, и в чижик, и в изломанный телефон. И считалки-то были у нас на военную тему:
«Вышел немец из тумана,
Вынул ножик из кармана.
Буду резать, буду бить,
Все равно тебе водить!».
А тому, кто не хотел водить, пели:
«Неотвожа, неотвожа,
На фашиста ты похожа.
Семьсот поросят –
Все на Люське (допустим) висят».
Летом за домом натягивали волейбольную сетку. Тут уж и взрослые выходили «болеть». Целые дни мы проводили на улице, на свежем воздухе – и зимой, и летом… и редко болели!
«А зимних праздников блестящие тревоги…» Катались на лыжах, санках, коньках! Лыжи и коньки надевали на валенки, зачастую худые!
Новогодние елки для малышей часто устраивались на чьей-нибудь квартире. В роли Деда Мороза обычно выступала женщина (мужчин-то не было!). На одном из таких праздников Дед Мороз вошел в комнату и сказал: «Дети, вот я и пришла, и подарки вам принесла!». Взрослые смеялись, а дети и не заметили этого. Для детей важнее всего были подарки. А подарки в то время были большими. Кроме конфет, пряников и фруктов в каждый была положена великолепная большая «французская» (ныне «городская») булка с хрустящей корочкой. 

Сёстры. Галя (слева) и Лида Бадаевы →

Время шло, мы росли, учились. Нас приняли в пионеры. Я помню, как пионервожатая повязала мне пионерский галстук. Это был праздник!
А в 14 лет нас уже приняли в комсомол. Класс был озорной, но по успеваемости лучший из всех трех классов.

Бывало, весной копаешь землю под картошку, а с улицы Комсомольской доносится: «Счастье мое я нашел в нашей дружбе с тобой…» Это начинались танцы на «пятаке». Вся кровь закипала в моих жилах. «Кровь бродит, чувства, ум тоскою стеснены», – это Пушкин про меня написал. Мать сжалится надо мной: «Иди уж». Бежишь домой, надеваешь свое единственное праздничное ситцевое платьице, обуваешь с утра начищенные зубным порошком тряпичные босоножки и бежишь на пятак – утоптанную площадку перед домом. А там уже с нетерпением ждет подружка – одноклассница Валя Сорокина. И вот мы с ней – «Шерочка с Машерочкой» – танцуем, танцуем…
После танцев все гуляли по Комсомольской. Это называлось «шаталовкой». Правильно говорят – всему свое время.

Когда мы учились в 9-м классе, было введено совместное обучение мальчиков с девочками. Тогда же и справили первое в моей жизни шерстяное школьное платье. Мама из своего единственного крепового черного платья сшила старшей сестре юбку, а из остального – мне фартук.

В школьной жизни случались смешные казусы. Саша Меньшов, выйдя к доске отвечать урок, имел обыкновение топтаться на месте, и не просто топтался, а постепенно поворачивался на 180 градусов, лицом к доске. Класс замирал… «Меньшов, повернись лицом к классу», – говорила Райна Дончевна, наша учительница истории. Класс взрывался хохотом. Потом все начиналось сначала…
В конце мая убирали класс к выпускным экзаменам. Генка Деулин умудрился надеть на голову плафон, а снять… не смог! Крутили, вертели этот плафон у него на голове и Райна Дончевна, и мы все по очереди. Пришла директор школы Евдокия Ивановна: «Вечно в этом 10-м А что-нибудь случается…». Крутили и отходили смеяться в угол, и снова крутили и смеялись. Слух дошел до завхоза школы Дуни, как мы ее называли. Дуня вбежала в класс с криком: «Только посмейте мне разбить плафон!» А о бедной Генкиной голове и не подумала… А вот как все-таки сняли этот злополучный плафон – не помню!

А как мы много читали в наши школьные годы! Книги сопровождают меня на протяжении всей моей жизни. Они помогают мне жить. Я наслаждаюсь книгами, как скупец своим сокровищем. Однажды знакомая попросила меня дать ей что-нибудь почитать из моей библиотеки. «Ну, Пушкина и Толстого я читала», – сказала она, подойдя к шкафу с книгами. Да разве можно прочитать Пушкина, Толстого, Чехова!..

Мое послевоенное детство! Пусть годы тащат меня за собой, но отступать я намерена не иначе, как пятясь! И пока мои глаза в состоянии различать картины этой чудесной, безвозвратно ушедшей поры, я то и дело устремляю их в ее сторону! «Уметь наслаждаться прожитой жизнью, значит жить дважды», – написал римский поэт Марк Валерий Марциал.

9 Мая – святой для меня день! «К устам подъяв признательную чашу», я со слезами на глазах пью за наших отцов, не пришедших с войны, за наших матерей, за наших школьных наставников, за безотцовщину – подруг и друзей моего послевоенного детства!