Публикации

«Всё для тебя, дорогая...»

Андрей Папушин / «Московская правда» (приложение «Красная площадь»), 16 мая 1995 г.

Все для тебя, дорогая.
Все для тебя я куплю.
Только не шляпу, родная, –
Сам без порток я хожу…

Откуда-то из растрескавшейся глубины довоенной фотографии возникает легкомысленный и – на фоне судьбы – какой-то деланно-веселый мотив. Плывущий, словно на заезженном патефоне, голос, принадлежащий уже и не человеку, а времени. Напев легкомысленный – может быть, потому, что никак он не совпадает с тем, что знаю я про своего деда, Бадаева Василия Владимировича, 1908 г.р., уроженца села Старые Остроги Смоленской области, шофера Горьковского автомотоклуба, призванного Автозаводским РВК и пропавшего без вести под Москвой в декабре 1941-го… Но он, этот напев, и многозначителен. Поскольку дает мне возможность выцарапать деда из-под отшлифованных плит времени и патины официальной славы, как выцарапала моя мама это единственное в семье фото с дедом из горьковского альбома своей сестры, родившейся спустя два года после того, как оно было сделано, – в 39-м.

Фокус в том, что беспечный мотивчик, который распевал мой партийный 33-летний дедушка, – словно ключ. Ключ, камертон, ударив которым, вдруг понимаешь, что ничего-то он не знал о своей жизни, мой дед Вася. Ни о грядущей Финской не знал, ни об Отечественной, ни о горящем под Калинином танке, в котором и «пропадет без вести». (Когда «кадр» с этим факелом танка накладывается у меня в мозгу на любимую дедову песенку – мурашки бегут по коже). Не знал он, впрочем, и еще многого. Даже о жене Евдокии, той, что рядом на снимке; что сбежала в Горький на автозавод из-под Самары от первого мужа, за которого была выдана насильно старшим братом; что после черного декабря 41-го подняла троих малолетних детей, чуть не всю жизнь проведя в тех же, 30-х годов постройки, «щитках» на автозаводе… Он, дед, не знал даже, кто победит в этой войне – и здесь уже ни при чем пропагандистский патриотизм, если последняя явь была – полыхающее чрево Т-26…

Иногда мне странно думать, что он уже ничего и не узнает. И не увидит, к примеру, меня, даже глядя в упор со своей фотографии.

Да и мы, сегодняшние, даже глядя на него в упор, тоже вряд ли его увидим. Будем, внуки, говорить хрестоматийно и плоско – о герое, отдавшем жизнь за Родину. Тогда как был он сугубо мирным человеком с расческой, франтовато вставленной в нагрудный карман пиджака. Нашедшем удовольствие сняться в довольно-таки мещанском антураже провинциального ателье с бархатными салфетками на декоративных столиках.

Печаль в том, что никто из них – людей 30-х годов, первого поколения, выросшего при советской власти, – уже ничего не расскажет о себе. Ибо тех, кто выжил, переменила война; так что их, попавших в счастливый зазор между гражданской и Отечественной, уже никогда не будет. Не дозовешься. Их поколение осталось уникальным. Осталось, сгорев, пропав без вести (как пропал мой дед Вася). И раз так, осталось неразгаданным, бередящим душу и память не укладывающимся в общепринятый образ напевом: «Все для тебя, дорогая…»

Боюсь быть кощунственным, но раз так – остается (и останется?) навек неразгаданной и их Победа в той войне: чудо, чьи корни они спрятали в земле вместе с собой. Чудо неповторимое и щемящее, но потому и вечно живое, как огонь в Александровском саду.

Увы, цветок огня высушивается год от года речами и торжественными мероприятиями с политическим подтекстом, на которых мало кто вспоминает об утраченном поколении. А оно ведь не в цифрах потерь, не в номерах полков и дивизий. Оно – в глазах и песнях 30-летних отцов семейств, с их расческами, торчащими из нагрудных карманов.