Из домашних альбомов Кутуковых-Олениных-Батраковых-Черновых-Мартыновых.
Работники кафе, которое находилось в парке. И называлось оно тогда «Павильоном». Покрашен «Павильон» был в синий цвет. За это его ещё иронично называли «Голубой Дунай». В «Голубом Дунае» можно было выпить и закусить, стоя за круглыми столиками. Это место, популярное среди части населения посёлка, было нечто вроде мужского клуба. Жены же, рассерженные на своих мужей, которые после посещения павильона приходили домой очень весёлыми, обзывали его шалманом.
Заведующим и по совместительству поваром павильона был Кутуков Михаил Сергеевич. В его подчинении были официантка, буфетчица и кухонная работница.
Нрава он был крутого. Его дети, в количестве семи, его побаивались, уважали и, даже став взрослыми, называли тятей. Так было принято в то время. В моменты гнева он мог топнуть ногой и прикрикнуть даже на кого-нибудь из взрослых сыновей: «Цыц, дурак!» И тот молча опускал голову.
В Зубову Поляну семья в конце 1940-х годов переехала из Горок (Какуевки), а в Горки тогдашнего Спасского уезда Тамбовской губернии они переехали в годы Столыпинских реформ из села Выборное соседней Пензенской губернии.
До переезда в Зубову Поляну Михаил Сергеевич года два работал с тремя дочерьми в Москве на стройке: колхоз, выполняя решения партии, перевыполнил все планы по поставкам в государственные закрома зерна, и в Горках, и в соседних деревнях почти начался голод, вот Михаил Сергеевич и нашёл выход из положения, уехав в бурно строившуюся столицу по удачно подвернувшейся вербовке. Младшие, оставшиеся с матерью в деревне, благодаря присылаемым деньгам голода не испытали...
А ещё раньше Михаил Сергеевич воевал с немцами. На фронт он попал уже немолодым. И неизвестно, вернулся ли бы он домой или нет, но судьбу его решил случай. Семейная легенда гласит следующее. Когда в воинской части спросили его фамилию, то он произнёс её не как КУтуков, а как КАтуков. А во фронтовых сводках в то время звучало имя генерала Катукова, громившего гитлеровцев. И якобы командиры заинтересовались, не родственник ли он его. И он ответил, что, дескать, да, родственник, но дальний. И что фамилию их иногда пишут КАтуков, а иногда КУтуков (он до конца жизни верил, что генерал, ставший впоследствии маршалом, действительно из корня Кутуковых...). Командиры его сразу зауважали и стали предлагать ему «тёпленькие» должности. Но какие были на фронте "тёпленькие" места ?... Его отправили помогать повару. Но вскоре, присмотревшись к нехитрому делу, он и сам стал батальонным «кашеваром» и весь остаток войны провёл при полевой кухне. Поэтому, наверное, и уцелел.
И вот эта его армейская специальность пригодилась ему, когда семья переехала в райцентр. В парке как раз построили павильон, и он предложил свою кандидатуру в качестве шеф-повара.
Со своими подчинёнными-работницами павильона Михаил Сергеевич обходился не менее строго, чем с детьми. Не терпел опозданий или небрежного отношения к работе. Его гнев испытывали порой на себе и некоторые чересчур перебравшие посетители «Голубого Дуная». Когда на кухне, колдуя над своими кастрюлями и сковородками, он слышал назревающий скандал, то выходил и делал замечание. Обычно ветерана слушались. Но пару раз разбушевавшиеся посетители его «послали». «Тогда Сергеич взял у буфетчицы 100-граммовую гирьку, зажал её в кулаке и, подойдя к хулигану, ка-а-к саданул его в висок!» – рассказывали потом ошарашенные свидетели происшествия. В такой атмосфере павильонной жизни, перенесённой сюда из общинной жизни русской деревни, нарушать правила общежития местные горячие парни не решались: достаточно было им увидеть хмурое лицо повара, выглядывающего из кухни на начинающийся шум, как страсти утихали.
Но иногда Михаил Сергеевич и сам загуливал. Конечно, после рабочего дня. Это было святым делом в определённые праздники. Или если в конце дня его навещали земляки-какуевцы. Тогда из-за закрытых на крючок дверей павильона неслись песни, порой перемежающиеся восклицанием: «Москва!» Это было одним из последствий его работы на стройке в столице: она так его впечатлила, что когда он восхищался каким-нибудь умным поступком или человеком, особенно, когда был навеселе, то восклицал: «Москва!» И его сверстники-друзья так его и прозвали: «Вон Москва идёт.»
Но каким бы долгим не был незапланированный праздник, на следующий день Михаил Сергеевич опять с раннего утра стоял на кухне, суровый и неприветливый, и покрикивал на своих подчинённых.
Едва умевший читать и писать, он обладал практическим взглядом на вещи и славился трудолюбием и здравым смыслом, за что от родственников получил ещё одно прозвище – «царь Соломон», чем гордился. Когда на семейных праздниках все восхищались его очередным мудрым решением («... ну, молодец, Михал Сергеич, ну, молодец»), он хмельным голосом подтверждал: «Да, я царь Цоломон!» Для того, чтобы в России в первой половине XX века удалось не только выжить, но и вырастить семерых детей, таких решений, видимо, пришлось принимать немало ...
Даже выйдя на пенсию, он продолжал работать – место для дома он специально выбрал на сыром чернозёмном месте, там очень рано созревали овощи, и первые ранние редиска, огурцы, морковка, лук или смородина (которая была размером с вишню) на местном рынке появлялись с его огорода. Благодаря этому уже в преклонном возрасте он построил ещё один дом – для себя и семьи сына, на которого особенно любил покрикивать.
Никогда не повышал голос он, наверное, только на одного человека – на свою жену Анну Фроловну. В этом не было необходимости: она всегда делала то, что он хотел, и так, как он хотел. Между ними не было принято вести задушевные разговоры или выяснять отношения, за многие годы нелёгкой жизни они, кажется, научились понимать друг друга без слов. Немногословная и спокойная, Анна Фроловна весь день была занята детьми и семейным хозяйством. И когда Михаил Сергеевич приходил домой, то она не отходила от него.
Они не говорили о любви, и, наверное, даже не думали об этом, но жили в полном согласии, а когда стали пенсионерами, то всё время проводили рядом друг с другом, даже в доме сидели всегда в одной комнате, чаще всего на кухне: она готовила еду или вязала, он чинил обувь. Умер он лет в восемьдесят от рака желудка – наверное, сказалось пристрастие к нестерпимо горячему – почти кипятку – чаю. Когда он долго и мучительно болел, она молча сидела около него. И даже когда его засыпáли, не проронила ни слезинки. Она не болела, но отправилась к нему через несколько недель ...
Они были моими дедом и бабушкой по матери.
Другие старые фотографии см. на краеведческом сайте "Зубова Поляна": www.zubova-poliana.narod.ru/old-photos.htm |
