В нашей семье сохранились воспоминания моего двоюродного деда
Андрея Сергеевича Финашина. Здесь я приведу его рассказ о моем
прапрадеде Николае Герасимовиче. Я не знаю точных дат его жизни.
Родился он вероятно в двадцатые годы девятнадцатого века, а умер в
начале двадцатого. Всю жизнь прожил в деревне Альшанка Калужской
губернии.
Мне пришлось просмотреть все страницы воспоминаний и из разных мест
по крохам, по отдельным предложениям, а иногда и по обрывочным
словам собирать этот рассказ. Но постепенно вырисовывался образ
русского крестьянина прожившего нелегкую жизнь, которая многим
выпадала тогда. В его характере можно увидеть трудолюбие, доброту
незлобивость, желание помогать другим. Это те черты, которые
ценились всегда, и составили неотъемлемую часть русского
национального характера.
Через жизнь своего прапрадеда мне удалось почувствовать и свое
соприкосновение с историей страны, почувствовать себя включенным в
тысячелетнюю жизнь нашего народа, как бы раствориться в ней. И
почувствовать себя не одиноким, а частью этого большого целого. В
чем-то даже лучше узнать себя, находя в своем характере и даже
внешности какие-то крупицы прадедовских черт.
«Отец Николая Герасимовича Финашина - Герасим Алексеевич – был
человеком по натуре невзыскательным, при барщине всем старался
услужить. Они были крепо-стные крестьяне князя Голицына. А дедом
Николая Герасимовича был Алексей Фи-нагенович.
Николай Герасимович был в юности очень красив лицом. Нрав
простой, веселый, компанейский. Голосом обладал хорошим, пел
складно, Не пил от роду, не курил. Молодухи за ним приволакивались,
не без греха было.
До военной службы ходил с мужиками по окончании летней уборки с
осени и до весны на заработки в Орловскую губернию в город Ливны и
в город Кромы. Нанимались трепачами пеньки и льна (Пенька - грубое
лубяное волокно, полученное из стеблей конопли).
А в дорогу на заработки благословляли, снабжая в путь котомкой,
самотканой рубахой, штаны давали, сибирку да хлеб и капитал от 20
коп, а кто богаче и до 1 рубля серебром. Обед на постоялом дворе
был 4 и 8 коп. Неизменные блюда: щи с мясом, каша.
Когда едешь из деревни на заработки, то некоторым и хотелось бы
пообедать и отдохнуть - да денег нет ни полушки! Идя сотни верст
без куска хлеба, в деревне именем Христа пробавлялись прося
подаяния, а то и обед. Где позажиточней дом - дадут щи, каши, а в
особенности картошки. Русь была простая, хлебосольная, все дешево,
не по современному.
Лен на фабрике обрабатывали от костры и судоки (Трепание
разрушает стебли льна, при этом отпадающие одревесневшие части
образуют костру. Судока - остатки бурьяна и сорной травы
прихваченной с поля при уборке льна) Паклю льняную расчесывали и
разбирали руками и большим треплом. Это треугольник такой
деревянный остроконечный на 14 вершков с ручкой.
Вязали потом паклю в бурты для заграницы. Работа что для лошади - с
раннего утра и до позднего вечера. Один около другого, нос в
пыли, а рот забивает грязью. Харчи хозяйские - хлеб да щи мясные,
каша да кипяток.
И вот эта работа была освоена дедушкой прилежно. Люди другие домой
везли заработок к маю с 50 до 70 рублей, а он 90-100 нес. Целое
богатство! Сапоги яловые стоили 4 рубля, рубаха 45 копеек, штаны
чертовой кожи 50 копеек, фуражка русская 70 коп.
И вот пришла пора военной службы. На долю деревни Альшанки выпало
сдать в солдаты на 25 лет двух человек. Домов было 17. Пал жребий
на дедушку и еще на Кануника. Возможность была себя заменить или
откупиться. За дедушку брались служить за 40 руб. Средств не
хватило, и он служил в инфантерии (Инфантерия – пехота). Примирился
он с жизнью с походами и со стоянками по деревням.
Отслужил 3 года, на 4ом году, еще будучи молодым солдатом, по
способностям его, хотя и не грамотного, но толкового поставили
обучающим. По военным обычаям до 7 лет молодой солдат чистит
сапоги старшим солдатам и обучающим, а тут и ему стали чистить.
В прежнее время - по жребию брали в армию и по жребию отпускали из
полков на волю. И вот в одно время сообщают ему - на выпуск! Это
был год, когда умер царь Николай I в Петербурге.
О силе и величии его дедушка говорил с увлечением. Когда император
приехал на смотр то разрешил всем по понюшке табаку и кружке
красного. (После восшествия на престол Александра II, и
заключения Парижского мира, началось сокращение армии, и из нее
начали увольнять в бессрочный отпуск. Кто прослужил к 10 июня 1856
года 13 лет имел право на демобилизацию.)
Фельдфебель протестовал: хороший человек! А ротный командир перед
всем строем сказал, что это хорошо, хорошие везде нужны. Раз на его
счастье пал жребий - значит его судьба. Месяца три собирали его в
отпуск. Дедушка не торопился - компания веселая, да и по распутице
с Украины куда пойдешь? И в лето собрали его, выписав из части,
дали старую шинель, рваные сапоги, лапти да бескозырку и отпустили
на все четыре стороны.
Пошел в направлении Чернигов-Орел-Калуга. По дороге работал и
прибыл к осени в деревню. Появление было, что с того света. Не
верят, думали, что сбежал. За приют беглецов строго бьют батогами и
высылают. А Кануник, что с ним ушел не вернулся, умер, оставив
жену верную ему до смерти старуху. Была красивая, когда молодая,
Дедушка после военной службы женился, взял из Глазова девушку
Анастасию, стройную, белолицую красавицу тоже из галичан, свободную
(Галичане – бывшие крепостные князя Голицына). Русая коса, прямой
пробор, как и все деревенские с кичкой и платком. И по рассказам
дедушки с нежным телом, мягким что пух, работящая и заботливая.
Умерла в 1891 году. (Кичка - древнерусский женский головной убор.
Он был атрибутом наряда новобрачной и замужней женщины, кичка
полностью скрывала волосы. Кички носили преимущественно в
Калужской, Тульской, Рязанской, Орловской и других южных губерниях.
К началу XX века этот головной убор почти повсеместно сменился
повойником или платком,)
Дедушку мы все: я, Миша, Дуняша и Жорж звали Тятичка, а не
дедушка. Все кто его знал, поражались, как это его называют отцом?
А мы не имели понятия в подразделении.
Наш дедушка Николай Герасимович был для нас всех добрый, хороший,
одинаковый и защищал от мамы, если брала хворостину наказать за
ослушание и не быстрое исполнение.
Он всегда отстранял ее:
- Ну-ну будет! Ударила больно - он больше не будет, не будет,
довольно, довольно.
А если видит, что мать распетушившись кричит:
- Нет-нет тебя и Тятечка не спасет, не спрячет, я те задницу
надеру, сесть будет больно! –
То Тятечка выведенный из терпения восклицал:
- Ах ты, ну-ну будет, эк леший, право слово добралась, готова
шкуру содрать.
И, гладя тебя по головке:
– Право слово - дура какая.
А если ему кто надоел невмочь, и не сделал, что сказал, то
выведенный из терпения; тихо скажет:
- Эх волк те подери, шкуру спущу, вот я те ужо дам, дождешься
стыдно будет. Дай мне хворостину или кнут найди, я те уж.
Каждый день, как я помню, у нас вечером ставили самовар, и все
пили чай вокруг стола. Все дети любили сидеть у Тятички на коленях
и как за счастье считали пить чай из блюдечка с кусочком сахара.
А Тятичка всегда что-нибудь рассказывал и его слушали с
удовольствием, подчас и смеялись, хотя это за столом не принято. А
потом пересказывали другим. Во время чая дедушка любил своей
бородой потирать нашу головку. Нам было приятно, и мы всегда
засыпали у него на коленях, не слыша, как он переносит тебя на
козенку спать.
Не знаю, сколько уж мне было лет, когда случилась беда с дедушкой.
Вечерело и прибежал я с улицы, захотел хлебца взять и убежать. На
дворе поили, кормили птиц, свиней, овец, телят, а коров и доили.
Дедушка носил лукошками сено, солому, воду в хату с колодезя.
Дедушка всегда был быстрый, непоседа. Готов бы и десять дел взять в
руки. Налил из лоханки вёдра помойки телятам в омшаник. Все
торопясь, скорей. Вдруг слышу в сенях продолжительный с шумом
выдох через усы. И тут размахнулась дверь в хату, и слышу
натуженный болезненный невольный крик дедушки. На пороге показался
дедушка. Мама ведет его, не зная как себя приспособить, чтобы
помочь ему. С левой стороны на плечи себе кладет руку, охватывая
вокруг, чтоб передвинуть в хату. Но терпеливый дедушка только и
слышно: «Марф больно, я счас, счас, я сам-сам дойду». Ногу через
порог перенес с трудом, и что с ним такое случилось?
Оказалось, что дедушка понес телятам в омшаник помои, а перед
этим поставил лоханку поближе к дверям. Волоковое окно мало, темно
было. (Волоковое окно - окно небольшого размера, которое
вырубается в расположенных друг над другом бревнах в деревянном
срубе. Изнутри окно закрывается (заволакивается) с помощью тесовой
задвижки, сделанной из деревянной доски.)
Когда нес помои думал о другом и забыл о лохани, а порог высокий.
На скору руку второпях перешагнул, тяжесть его качнула, а тут как
на грех и лохань под ногами. Не удержался и с размаху запнулся,
упал и ударился грудью об ушко лохани и в результате сломал три
ребра с правой стороны. В горячке поднялся с болезненным хриплым
выдохом, с трудом перелез порог омшаника, а тут мама на дворе доила
коров. Побежала на помощь, привела в хату, уложила. Лечили
деревенским способом: натирка – компресс полотенцем
Дней через 9 поехали в Сухиничи в аптеку к доктору немцу Нейману
(Скорее всего это земской врач по 4 участку Альберт Федорович
Нейман). Доктор пожилой и солидный, полный. Славился на всю округу.
Осмотрел и говорит:
- Не надо было тревожить себя. Ну, приехал, ну и, слава Богу.
Выжил, жить будешь! Дал микстуры.
- Ремонт тебе предстоит большой. 3 ребра сломаны, трещины на
других, и порвал легкие.
Богатырская сила и натура дедушки вынесла. Доктор запретил тяжелые
работы.
Но ему все нипочем. Когда в поле работать шли - он не говорил, а
всегда людей увлекал в дело личным примером труда. А другим лишь
говорил: «Ты ладно помаленечку, не торопись, еще сделается,
отдохни». И в тоже время сам впрягается. Смотришь на него, он не
торопится, но дело из под его рук само валится – спорится.
Удивляешься, как будто и ничего с ним и не было.
Дедушка любил лошадок и в санках ездил в извоз от города до города
по большакам и по постоялым дворам. Откуда привезти бочку вина или
масла или мешковину, семечки,
рыбу - что придется. На заработки выезжал в глухие зимние времена.
В Калугу возил поповских детей на учебу в семинарию. Это 70 верст
по 1 рублю с человека или по 70 копеек. На санках бывало сделает
сзади опрокинутую дугу натянет веретье (Веретье – капюшон) наложит
сено, получится что кибитка. Четыре человека посадит, сам на
облучке сидит в свитке или тулупе. Зимой холодной платком обвяжется
и воротник поднявши погоняет лошадь.
Но вот случай был, взялись артелью табун лошадей сопровождать в
Питер через озеро Селигер. На озере, береговая охрана
предупредила: «Мороз большой, но лед раздвигается. Берите доски
перекинуть через полынью для переезда.
Когда им попалась майна у берега (Майна – широкая трещина) сделали
плот себе и для саней, а лошадей вплавь пустили. Некоторые лошади
оробевшие и неумеющие плавать ушли под лед. Люди все промокшие в
воде вышли на берег. Постоялый двор далеко, мороз связал - мешкать
некогда – пропадешь! И лошади тоже обмерзли. Прибыли на постоялый,
рассказали всем. Дали им переодеть белье и положили сушить одежу.
Ребята сразу заказали себе обед и водки. Но Николая Герасимовича не
уговорить выпить, не прикоснулся к зелью. Обогрелся на печи и
заботился о лошадях, добавлял корм. Тогда как другие - выпили и
трава не расти.
Дедушка много за жизнь походил по матушке России, дал работы своим
сильным ногам. Москва, Калуга, Орел - это как свой район. Был в
Курске, Воронеже, Тамбове, за Таганрогом. Железных дорог не было.
Сколько ж пришлось прошагать?
К дедушке все относились хорошо и уважали в округе, не только в
своей волости, но
и за ее пределами. Боялись, совестились причинить неприятность
т.к. он многих выручал, чем мог. Когда уж совсем стар был занемог,
умер в Козельске, в больнице.
Сыновей у него было трое и одна дочь. Все сыновья переехали в
Питер, Сергей и Василий извозом там занимались, а Михаил
приказчиком был в Гостином дворе». |
